Генеральный директор А.С. Полосков.
Технический редактор Т.Ю. Саватеева.
Компьютерная вёрстка А.Ю. Карасёва.
Корректор С.В. Григорьева.
Эта книга – о жизни и подвиге героя Чесменской битвы Дмитрия Ильина. Рассказ о нем воплотил результаты многолетней работы по сбору сведений о победоносном сражении Российского флота. Уроженец Тверской земли лейтенант Ильин был и остается главным творцом победы при турецкой Чесме.
На первой странице обложке – фрагмент картины И.К. Айвазовского «Чесменский бой». 1848.
СОДЕРЖАНИЕ
Локтев Н.Ф. Порт приписки – Тверская земля.
Предисловие.
Глава 1. Сельцо Демидиха.
Глава 2. Век побед и поражений.
Глава 3. Шляхетный корпус.
Глава 4. Отражение праздничное.
Глава 5. Один день гардемарина Ильина.
Глава 6. На острове Сталию.
Глава 7. Политика большой войны.
Глава 8. По морям, по волнам.
Глава 9. Весна в Архипелаге.
Глава 10. От Хиоса к Чесме.
Глава 11. Брандеры, пошли!
Глава 12. Хозяева Архипелага.
Глава 13. Дым отечества.
Глава 14. «Неизвестною болезнью помер».
Эпилог. Жизнь после смерти.
Приложения.
Приложение 1. О зеркале подвига лейтенанта Ильина.
Приложение 2. Биография Дмитрия Ильина – неизвестные факты.
Приложение 3. Лейтенант Дмитрий Ильин,
герой Чесменской битвы 1770 г.
Приложение 4. Выписка из дела по доказательству
дворянства подшкиперши
Прасковьи Гавриловны Ильиной.
ПОРТ ПРИПИСКИ ТВЕРСКАЯ ЗЕМЛЯ
О значении трех белых полосок на синем матросском воротнике – гюйсе – более пятидесяти лет тому назад мне рассказал мой отец. Он был морским офицером. Моряки уверены, что означают эти белые полоски три главные победы русского флота – Гангут, Чесму и Синоп. Вероятно, это только легенда. Но мы, тверяки, с полным правом можем считать, что своей формой русские матросы обязаны и нашему земляку, уроженцу Лесного района, лейтенанту флота Российского Дмитрию Ильину. Именно он был командиром того самого корабля-брандера, который летом 1770 года дотла спалил флот турецкого паши в Чесменской бухте.
Удивительно, но наша сухопутная тверская глубинка дала стране огромное количество моряков, в том числе выдающихся, знаменитых, таких, как герой Крымской войны адмирал Корнилов или командующий Черноморским флотом в годы Отечественной адмирал Октябрьский. А начинает эту легендарную галерею именно он, Чесменский герой Дмитрий Ильин.
Так уж вышло, что, сдернутые с насиженных дворянских гнезд волной петровских преобразований, потянулись в Санкт-Петербург помещичьи сыны за военной и морской наукой. И как ни кинь, а Тверская губерния – из ближайших к новой столице. Не последнюю роль в том, что тверские дворяне попадали в морскую службу, играло и то обстоятельство, что Морской шляхетный кадетский корпус более сорока лет – сначала екатерининского, затем павловского, а следом и александровского царствований – возглавлял торопецкий помещик и русский адмирал Иван Логинович Голенищев-Кутузов. К нему-то и везли своих недорослей тверские дворяне. Военные моряки и жители Верхневолжья не раз еще должны помянуть добрым словом этого человека, ковавшего из мечтательных сельских пареньков кадры для могучих и непобедимых русских эскадр.
Так появилась в Тверской губернии хорошая традиция, так ворвался на наши лесные просторы пьянящий соленый морской воздух, и не одному поколению тверских и калининских мальчишек кружил он голову.
Мой друг, ученый-филолог и прекрасный тверской журналист Валерий Рыжов взялся за эту вторую уже для него книгу об Ильине, ставшую как бы естественным продолжением изданной в 2004 году работы «В зеркале подвига: лейтенант Ильин».
Соавтором новой книги предстал Виктор Скворцов, которого я тоже знаю не один год и который многим в Твери и за ее пределами известен как неутомимый исследователь жизни и подвига лейтенанта Ильина. Во многом благодаря его трудам и заботам сохраняется и приумножается память о герое Чесмы. Так в предлагаемой вниманию читателей книге соединились энтузиазм исследователя с талантом литератора, любовь настоящих патриотов к своей Родине с желанием рассказать правду об ее истории, о героях, эту историю вершивших.
Настоящего патриотизма не бывает без настоящей правды. В этом еще раз убеждаешься, знакомясь с доводами В. Рыжова и В. Скворцова. Они доказывают, что главный, стратегический замысел русского командования при Чесме был в решении атаковать неприятеля брандерами. А единственным, кто выполнил задачу – за все четыре брандера, – был наш земляк лейтенант Ильин.
Авторы книги «Герой Чесмы лейтенант Ильин» часто со мной советовались, рассказывали о работе над рукописью, и я видел, как пьянящий соленый морской воздух кружит головы этим взрослым, вполне сформировавшимся людям. Перед нами не только наиболее полное краеведческое исследование Ильинской темы, не только вполне самостоятельные и полновесно аргументированные исторические гипотезы и открытия, но и волнующее публицистико-патриотическое повествование. Там, где авторы не могут восстановить всю полноту исторических картин, они тактично беллетризировали прошлое, домысливали его в художественных формах.
Оттого книга читается легко, но дает много простора для мыслей. В том числе и о России ушедшей, России настоящей, о русских людях на перепутье времен… Имели ли авторы книги право на соединение беллетристики с научным поиском? Думаю, что имели. Имели потому, что еще великий Пушкин писал, что художника должно судить по законам, им самим для себя созданным.
В конце 80-х, когда я был заместителем редактора одного из литературных журналов, счастливая судьба свела меня с Валентином Саввичем Пикулем. Каюсь, что я, тверяк, именно от него впервые услышал имя своего земляка – Чесменского героя Дмитрия Ильина. Я вообще большой почитатель Пикуля и, наверное, поэтому, узнав о том, что авторы пишут об Ильине, постоянно наставлял их примерами то из «Фаворита», то из «Исторических миниатюр». Но друзья мои – люди упрямые и не любят, когда их поучают примерами, идущими вразрез с исторической правдой, с той правдой, которая открылась в найденных ими документах. Поэтому они написали совсем другую, свою книгу об Ильине. И она получилась. Уверен, Валентину Пикулю она бы понравилась. Как, надеюсь, понравится и тебе, читатель.
Николай Локтев,
кандидат филологических наук,
член Союза журналистов России
ПРЕДИСЛОВИЕ
Наша книга рассказывает о человеке, чей удивительный подвиг определил для русского флота небывало победоносный исход морского сражения при Чесме (1770). Произошло это во время русско-турецкой войны 1768–1774 годов. Дмитрий Ильин – тверской дворянин, его имя золотыми буквами вписано в историю государства Российского. И где, как не в Твери, должна быть написана и опубликована биография этого человека. Мы рады, что появилась возможность вернуть долг его памяти, дополнив хоть чуть-чуть летопись «славных дел России». Тем более, что в нынешнем году исполняется 275 лет со дня рождения Д.С. Ильина (1737–1802).
Первую попытку создать подлинно научную биографию Дмитрия Ильина мы предприняли еще в 2004 году. Тогда это была книга «В зеркале подвига: лейтенант Ильин», вышедшая в количестве 1500 экземпляров. Тираж оказался мал, а историографических фактов, более полно раскрывающих и обогащающих тему, за прошедшие семь лет открылось много. Были и другие причины для продолжения нашей работы. Например, до серьезного увлечения жизнью и подвигом лейтенанта Ильина нам казалось, что рассказать биографию человека можно, только опираясь на действительно существующие факты. Однако столкнулись с тем, что к Дмитрию Сергеевичу Ильину это золотое правило не относится. По крайней мере, не относилось до сих пор.
Сегодня, спустя семь лет после выхода книги «В зеркале подвига: лейтенант Ильин», по-прежнему путается все: годы рождения и смерти Дмитрия Ильина, возраст в день сражения при Чесме, место рождения и смерти, причина отставки… Неизвестные страницы его биографии, как и двести лет назад, подменяются догадками и легендами, больше похожими на досужие сплетни, чем на возможную реальность, искажение действительно известного просачивается на страницы популярных исторических романов. У каждого автора, будь это даже авторство обычной словарной справки, вместо того, «что было», для читателя обязательно припасено что-то уж совсем небывалое свое. Везде или почти везде что-нибудь сказанное о герое Чесмы хоть на самую малость, но непременно смещается от реальности. Все врут календари…
Семь лет назад мы стремились не только написать научно достоверную биографию лейтенанта Ильина, но и документально ее подкрепить. Для наглядности приводили копии найденных нами архивных документов. Не помогло. Даже у обремененных властью или специальным историческим образованием авторов свои ориентиры и законы логики. Им ничего не стоит Алексея Орлова назвать Александром, день и месяц смерти Д. Ильина – днем и месяцем его рождения. Им даже год Чесменской битвы трудно без ошибки перевести в цифру века, у них 1770 год запросто оказывается XIX веком. Куда дальше?
Ресурсы непрофессионализма неисчерпаемы. Находятся «образованцы» (по Солженицыну), которые умудряются, не заглянув в карту, о месте смерти Дмитрия Ильина написать постыдно ненаучно: «около Новгорода». А в этом «около», если быть точными и не скользить легковесно по фактам, не меньше двухсот (!) километров, и оно так же далеко от Новгорода, как и от Твери или Вологды. Имеется в виду родовое гнездо Дмитрия Ильина сельцо Демидиха, расположенное почти на самой границе, на средостении Тверской, Новгородской и Вологодской областей, а по современному административно-территориальному делению – все-таки в пределах Тверского края. Вот вам цена скользкого словесного оборота «около Новгорода». Не о путешествии же на Марс пишете, господа! Это там, где чуть ли не масштабы световых лет в ходу, двести километров в расчет можно не брать. А у нас еще пока каждое лыко в строку.
Повторяем: мы не охотились за ошибками специально, мы брали примеры наугад. Нельзя пройти по грязи, не испачкав ног. Именно угрожающее количество исторических неточностей, искажающих историческое время и характер героя, заставило нас продолжить работу над темой, привело окончательно к мысли, что всем нам еще надо немало потрудиться для утверждения правды о жизни и подвиге лейтенанта Ильина: и краеведам, и авторам публикаций, и читателям. В «работе над ошибками» главный шаг сегодня – издание исправленной и дополненной биографии героя Чесмы.
Героический поступок всегда был не только поводом для поклонения, но и (пусть для кого-то звучит банально) примером для подражания. Всем нам рано или поздно приходилось или приходится нравственно страдать в поисках ответа на вечный вопрос: делать жизнь с кого? Если в таких случаях перед глазами оказывается исторический пример – что еще лучше? Потому что по-настоящему живой герой, герой-победитель нужен всем и всегда. Но особенно он нужен сейчас, когда приходится чуть ли не задыхаться в сладкой патоке телесериалов, когда фальшивый патриотизм и славословие скрывают историческую истину. А без настоящей правды не может быть и настоящего патриотизма. Рассказ о лейтенанте Ильине и есть путь к патриотизму, который раскрывает нам прошлое, позволяет честно глядеть в будущее нашей великой страны. Это потребовало от нас, авторов этой книги, много усилий и труда. Мы нашли и прокомментировали подлинные документы, в которых запечатлены наиболее важные вехи его биографии и в которых нет ни малейшего намека на появлявшиеся позднее недоброжелательные мифы и легенды.
Авторы искренне благодарны Общественной палате Тверской области – инициатору проекта по изданию книг о замечательных людях Тверской земли.
Мы также благодарим всех, кто помогал нам в сборе материалов и подготовке их к публикации.
Валерий Рыжов,
Виктор Скворцов
Глава 1
СЕЛО ДЕМИДИХА
Слова «память» и «памятник» одного корня с гордым и добрым смыслом глагола «помнить». Но очень часто и память бывает избирательной, несправедливо злой, и памятники порой под натиском времени превращаются в такую убогость, что лучше бы их совсем не было. Впрочем, и то и другое в любом случае все равно остается документом эпохи, живой характеристикой душ потомков, их добрых и злых свершений. Как до сих пор еще нет-нет да и встречается остов колокольни от древнего храма, а возле – дорожный указатель, который и сегодня, когда официальным государственным праздником стал День крещения Руси, все еще приглашает в… «С-з ?Безбожник?». Как горькая отрыжка нашей почти вековой бездуховности. А чем лучше лежащие рядом рыжие груды старинного кирпича на месте прекрасных когда-то дворянских усадеб?
Осень 1758 года и после Покрова стояла теплой, сухой. Наступил ноябрь, близился особенно почитаемый на Руси после Куликовской битвы и ежегодного с тех пор прославления Дмитрия Донского, великого князя Московского, День святого Димитрия (Димитрий Солунский – святой великомученик, пострадавший во время императора Диоклетиана, особенно почитаемый на Руси. Была даже попытка доказать, что святой Димитрий по своему происхождению – славянин. Святой великомученик Димитрий представляется помощником русских в борьбе с Мамаем. У русских и вообще у всех славянских народов мы видим с древнейших времен особенное чествование святого Димитрия. Почтение к его памяти знаменовалось и тем, что наши князья часто называли своих первенцев именем этого святого. На Руси день святого великомученика Димитрия – 8 ноября по новому стилю – считался в числе больших праздников; службу совершал обыкновенно сам патриарх, в присутствии государя. Святой Димитрий был воин и правитель Солуни; он изображается на древних иконах в военном облачении, с копьем и мечом.)
Морозы грянули лишь третьего дня, и озеро в одночасье, буквально за ночь покрылось первым долгожданным ледком. Но телеги к сараям не ставили, до снежного зимнего первопутья было еще не скоро.
Как только начало смеркаться, Мишка, младший из трех сыновей деревенского кузнеца, прозванный в детстве Котиком за запретную любовь к слизыванию сливок из кринок – занятие, за которым застал его раз в погребе отец и надрал уши, стал собираться на рыбалку.
После осеннего лученья с острогой глушить рыбу по первому льду считалось в деревне уже пустой, ненужной забавой. Но Мишка ее любил. Она манила его не добычливостью, а особым, опасливым азартом, неясной надеждой на счастливую охотничью случайность. Вот тот же бой рыбы острогой с лучом привычен и понятен. Издревле известный русскому человеку, он очень труден, поскольку требует навыка, верного глаза и упорства. А за два долгих осенних месяца, начиная с первых заморозков в конце короткого северного лета, после которых остывает и светлеет в озере вода, лученье и вообще превращается для жителей близлежащих к Застижскому озеру деревень в настоящую, пусть и добычливую работу. Так оно было испокон веку. Работа – она и есть работа, пусть даже красивая и радующая душу. Но не все поддается счету, не все измеряется весом добычи.
Совсем другое дело – перволедье. Продолжается оно несколько дней, до настоящих морозов, когда хрупкий поначалу ледок превратится уже в многовершковую броню, редко бывает добычливо, но веселит молодежь своей опасностью, таинственностью, притягивает как магнит каждую юную душу.
Как только вода замерзнет, вся рыба, от мелкой сороги до пудовой щуки, держится первое время, словно оцепеневшая, на самом верху, почти упершись спинным плавником в тонкий лед, и ясно видна ночью при освещении сквозь прозрачное, еще не покрытое снегом ледяное стекло. Глушить ее можно и днем, чем как раз занималась сегодня деревенская ребятня, когда Михаил с Димитрием, проверив загодя поставленные на зайца петли, приходили убедиться в прочности льда. Но ребятня больше баловалась, чем занималась настоящей ловлей. К тому же чуткая рыба боится дневного света, стоит тогда плохо и уплывает прежде, чем рыбак успеет к ней подкрасться со своим кийком – полуаршинной чуркой вершков шесть в отрубе, насаженной на двухаршинную рукоятку. Молодой кузнец, носивший нелепое прозвище Котик, и двумя годами старше его барич Ильин, оба коренастые, широкие в плечах, недолго наблюдали за этим баловством. Сызмальства их дружба была куда серьезней пустого баловства, да и возраст уже обязывал превращаться в настоящих добытчиков. Неважно – барин ты или простой мужик.
Вообще основное глушенье большей частью происходит ночью, когда рыба спит, почти касаясь ледяной коры своим спинным пером. И, конечно, необходимо много предосторожностей, а грузному, тяжелому человеку лучше и вовсе не пытать счастья: тонкий лед трещит, пугает рыбу и, бывает, проламывается. Из-за чего, видимо, взрослые степенные мужики в Застижье и не любили эту забаву, а иные, наблюдая за рыбацкой удалью молодых, с осуждением приговаривали: «Рыбка да рябки – потеряны деньки».
Коза – легкая небольшая жаровня из тонких железных прутьев, согнутых на конце под прямым углом (ее Михаил давно выковал сам, правда, еще под присмотром отца), и смолье – небольшие поленья и щепки, наколотые из смолистых сосновых пней, заготовленные и хорошо высушенные с лета, хранились в кузне. Захватить припасенное можно было по дороге. А вот заячий треух и теплые пимы оказалось под силу найти только суетливой Матрёне, девяностолетней прабабке по материнской линии. Правнуку было уже пора жениться: 17 лет – возраст для деревенской жизни серьезный, а она все еще следила за его одежонкой, на лето по привычке, от греха подальше, все зимнее, вытряхнув и проветрив, убирала каждую весну в свой сундук. Там же, на самом низу, видел как-то Мишка давно в детстве, лежала и Матрёнина обнова для смерти: белоснежная панева-рубашка и розовые тапочки-лапоточки, которые бабка припасла куда как загодя. Так загодя, что уже два раза обновляла скорбный наряд новьем после поездок кузнеца Архипа на ярмарку в Устюжну и Весьегонск – Весеготск на языке того времени.
— Ш-ш Димитрием идете-то? – полуутвердительно прошамкала прабабка Матрёна. И на не совсем расслышанное «угуканье» беззубо прошепелявила: – От берега не отходи: утопнете. Тогда уж шовшэм не вожврашайша, домой не пушшу.
Матрёна любила правнука. Была она куда как не по возрасту скорой на руку, крутилась на зависть другим, помоложе себя, как белка, шустро выбегала то во двор к скотине и птице, то к печке – погреметь чугунками. Котик тоже любил ее – и за доброе к себе слово, и за то, что она умела заговаривать ноющий зуб или случайную занозу. Кроме знания мудреных заговоров, Матрёна была еще и известной в деревне травницей. Потому частыми гостями в избе кузнеца бывали люди случайные, но всегда скорбные – мучающиеся животом, ломотой в ногах, незаживающими ранами. Приходили со всей округи, никому она не отказывала, многим облегчала страдания своими мазями и настойками. Секретами заговоров Матрёна не делилась ни с кем из соседей, а вот о лечебном свойстве зверобоя или чистотела, корневища той же кувшинки любимому внуку подчас рассказывала. Слушать ее Котик слушал, но в бабкины чудеса, по молодости лет, верил плохо.
Младший сын барина Ильина Димитрий давно дружил с Котиком. Все их детские забавы и горести были общими, оставались такими и сейчас. Встретиться приятели договорились между часовней и водопоем для скотины, там, где лежало несколько долбленок и плоскодонок, давно вытащенных на зиму из воды – подальше от уреза, чтобы не унесло весенним разливом. Гулкая, прослушиваемая на десятки верст, таинственная стояла над озером тишина. Все еще по-осеннему густо вызвездила ночь мелкими веснушками чистое, безоблачное небо, а пожухшая, прихваченная морозцем трава хрустела под ногами.
В ранних предзимних сумерках помещичий дом Ильиных, стоявший на береговом откосе в четверти версты от деревни Застижье, окруженный хозяйственными постройками, причудливо вырисовывался на фоне светло-синего, еще только начинающего темнеть неба. Барский дом виднелся издалека, открывая своим обитателям чудные виды на необъятное озеро, деревню, поля и перелески. Он гармонично сливался с окружающей природой, делал пейзаж живым и привычным, стоял не на ровном месте, не завершал холм, а естественно вписывался в косогор, скрываясь от северных ветров и раскрывая окна и двери голубому озерному зеркалу. С одной стороны к дому Ильиных подходила аллея молодых дубков, с другой – расчищенная тропка вела к окруженной тростником заводи с купальней, слаженной деревенскими плотниками из стволов молодого дуба.
Вместе с пятью избами дворовых – крепостных людей отставного прапорщика Сергея Васильевича Ильина – дворянская усадьба носила названье «сельцо Демидиха». Иногда тверские, вологодские или новгородские заезжие купцы, пробиравшиеся каждую зиму на ярмарку в Устюжну, путали его с деревней Демидихой, до которой отсюда, напрямик через лес и болотину, было не более трех верст на север. Деревня не село, но народу ее населяло никак не меньше, чем притулившееся у одноименного озера Застижье.
Сам дом дворян Ильиных и архитектурой, и удобствами не многим отличался от мужицкого пятистенка любых состоятельных и работящих хозяев из простонародья. Это был неказистый дедовский помещичий домик серо-пепельного цвета, некрашеный, с тесовой обшивкой и тесовой же крышей. Совсем недавно к этой деревенской постройке серого фона приклеились по новой, дошедшей из Петербурга моде четыре колонны с фронтонным треугольником над ними. Колонны эти в более зажиточных поместьях Замоложского края штукатурили и мазали известью, как и их капители. У отставного прапорщика Ильина колонны были из тощих сосновых бревен без всяких капителей. Входное парадное крыльцо, с огромным выдающимся вперед деревянным навесом и двумя глухими боковыми стенами, представляло собой пространную будку, открытую спереди всем ветрам.
Внутреннее устройство помещичьего дома тоже было хорошо знакомо Михаилу, не раз навещавшему приятеля. В будке парадного крыльца по правую руку пряталась боковая дверь в ретирадное место (всегда, естественно, холодное), и потому вход в дом не отличался благовонием от жилища деревенского кузнеца. После передней шел длинный зал, составлявший один из углов дома, с частыми окнами на восток в двух стенах и потому светлый, как оранжерея. В северном Замоложском крае, раскинувшемся среди непроходимых лесов и болот, окна в избах всегда глядели на восток, на восход солнца. Так дольше держался дневной свет, так лучше прогревались избы редким здесь солнечным теплом. Стены же, глядевшие на север, были глухими, скрывали обычно кладовые и клети, хранили нужную здесь, особенно в редкий летний зной, прохладу.
В глухой капитальной стене зала было две двери. Первая, низкая, вела в темный коридор, в конце которого размещались девичья и черный выход во двор. Вторая дверь зала, большого размера и в уровень с верхом окон, вела в гостиную. Такого же размера дверь вела из гостиной в хозяйскую спальню, которую все почему-то называли кабинетом. Так было благороднее и так, видимо, хотелось хозяевам, чтоб называли, а потому нравилось отставному прапорщику Ильину. Она составляла другой угол дома.
Эти две комнаты и поперечная часть зала, за неимением цветника, были обращены к фруктовому саду с десятком яблонь, вишен и кустами сирени. Фасад же этой части дома состоял из семи огромных окон, два из них были в зале, три – в гостиной, а остальные два – в спальне-кабинете. В двух простенках между окнами висели зеркала, под ними стояли неведомо когда и кем завезенные тумбочки. В середине противоположной глухой стены вольготно располагался неуклюжий, огромный, с деревянною спинкою и боками, диван. Перед диваном – овальный большой стол, а по обеим сторонам дивана симметрично выходили два ряда неуклюжих кресел. Вся эта мебель была набита как бы ореховою шелухою и покрыта белым коленкором, будто чехлами, для сбережения под нею благородной материи – так казалось. Но на самом деле под коленкором была одна толстейшая, суровая пеньковая ткань, что открывалось всякий раз, когда в доме начинали прибираться и выбивать пыль перед Пасхой.
В кабинете, рассказывали деревенские, стояла в углу этажерка с хозяйским чайным сервизом, затейливыми старинными бокалами и фарфоровыми куколками. Последнее было совсем уж чудачеством, деревенским непонятное, заморское, должно быть. Стены в доме были покрашены желтою охрой.
Детская, как по привычке звали светелку молодого барина, находилась как бы на втором этаже, по сути же, на чердаке, и выходила двумя маленькими окнами на озеро. Сейчас там только что погас бледный желтый свет – значит, Димитрий погасил свечу и скоро придет. Михаил решил развести костер к его приходу и начал собирать сучья валежника, сухие, хотя сейчас уже заиндевевшие от мороза.
Ночь наступала безветренная и тихая. Опять, как и в предыдущую, подмораживало. Когда из темноты показалась знакомая коренастая фигура в старинном волчьем малахае и ладно сидевшем овчинном полушубке, ровное пламя уже освещало круг подмороженной травы и перевернутые бока озерных суденышек. Кресало, доставшееся от деда, не подвело сына кузнеца.
…В ту ноябрьскую ночь приятели с детских игр, кузнец и барин, долго будут осторожно и бесшумно, благодаря легким валяным пимам, скользить-бежать вдоль берега, высматривая сквозь тонкий еще ледок спящих щук и налимов. Потом не один час будут сидеть у костерка, согревая озябшие руки, любуясь замерзшими, разложенными на заиндевелой траве окунями, полосатыми и красноперыми, востроносыми щупаками, красноглазыми тупорылыми плотицами. Весело вспомнят, как кто-то из деревенской малышни называет мальков «рыбятами» – уж очень по смыслу и звучанию похоже на «ребят». Вспомнят, что наступила «родительская», предшествующая Дню святого Димитрия, значит, надо обязательно посетить могилки близких на погосте.
Они сегодня беззаботны и мало загадывают на будущее. Друзья не знают, что расстанутся скоро на долгие двадцать лет, а встретившись, немало подивятся рассказам друг друга о прожитом.
Не знают друзья о разлуке потому, что только завтра в именьице отставного прапорщика Сергея Васильевича Ильина заглянет к однополчанину, по дороге в свою вологодскую деревню, секунд-майор Вырезуб Илья Сидорович. И за небогатым столом во время празднования именин Димитрия, закусывая хрустящим рыжиком рюмку очищенной, он неожиданно предложит младшему Ильину поехать в Санкт-Петербург, на обратном из Вологодчины пути захватить обещая.
Там, мол, в Петербурге, дослуживает с петровских времен в Морском шляхетном корпусе, при бомбардирском обученье, еще один старый однополчанин, который и сделает протеже недорослю-переростку из небогатой дворянской семьи. Родители долго держали Дмитрия при себе как самого любимого, младшего сына, учили как могли. Но время пришло – пора в государеву службу отдавать. Старший его брат Михаил давно уже служил в кирасирском полку.
— А чего бояться? Служить матери-государыне все равно надо, плавать посаженками да грести на дощаниках ты умеешь, воды не боишься. Да и грамоте-счету у сельского дьячка Варсонофия, небось, научился. Зато гардемарин из тебя выйдет ладный. Им, правда, до 22 годов жениться нельзя, ибо службе мешает. Ну, да девки подождут, их на твоем веку много еще будет. Может, даже за морями-окиянами какую кралю отыщешь, – рыгнув осторожно, закончил свою речь приезжий гость.
— Да и Мишка-кирасир обещал посодействовать. Его полк-то в Красном Селе там, недалече от Питербурха стоит. Не последний в нем Мишка человек, – пробасил, откашлявшись, Ильин-старший.
— А надо будет, и мы пособем. И тебе, хозяин, все полехче. На государев кошт отдаешь. Не в гвардии, чай, денежки проматывать. Налей-ка, брат, еще очищенной, больно она у тебя забориста, а идет мягко. Хараша-а.
Так и порешили старые однополчане, ветераны чуть ли не Петровских походов. На море оно, конечно, и в самом деле не в гвардии балясы точить. Зато и для тощего кармана мелкопоместного дворянина не так накладно. От добра добра не ищут. А служба – она и на море службой называется, никуда от нее не денешься.
…До далекой турецкой Чесмы оставалось десять с небольшим лет. А на Руси время летит быстро, почти незаметно. Потому и жить русскому человеку надо стараться подольше, чтоб чего интересного по глупости не пропустить.
