Полевой Б.Н.
Повесть о настоящем человеке: к 100-летию со дня рождения Б.Н. Полевого

Полевой, Б. Н.
Повесть о настоящем человеке: к 100-летию со дня рождения Б.Н. Полевого / авт. вступ. ст. А.С. Пьянов – Тверь : ТО «Книжный клуб», 2008. – 368 с.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

ЗВЁЗДНАЯ КНИГА

1947-й год...

Я учился тогда в шестом классе, в дальневосточном селе Павлово-Фёдоровка.

Однажды мой товарищ Коля Ирлик принёс в школу небольшую книжку, обёрнутую в газету. На уроке он читал её, положив на колени. Мы с ним, как самые «неблагонадёжные», сидели на последней парте и учительница не видела, чем занимается мой сосед.

На перемене я попросил у Коли книжку, а когда он ушёл из класса, развернул газету и увидел на обложке: «Борис Полевой. Повесть о настоящем человеке».

Я начал читать и не услышал, как прозвенел звонок. Вернувшийся товарищ толкнул меня в бок и отобрал книжку. Читать вдвоём было невозможно и он пообещал, что завтра, дочитав дома, принесёт её мне.

Назавтра Коля не пришёл — заболел. Едва отсидев уроки, я пешком отправился на станцию Шмаковка, где жил Ирлик. Стояла снежная и морозная зима и, чтобы не замёрзнуть, я пробежал два километра. В обратной дороге мне повезло: попался попутный грузовик, возивший в Шмаковку сдавать колхозную сою. Я забрался в кузов, сел на валявшиеся там мешки и достал из-за пазухи заветную книжку...

1980-й год...

Главный редактор «Юности» Борис Николаевич Полевой позвонил в кабинет ответственного секретаря журнала и сказал:

— Старик, если не очень заняты, загляните ко мне. Я зашёл в знакомый кабинет, где на стенах висели неофициальные портреты, а рисунки прекрасного художника, друга Полевого, иллюстратора его произведений Николая Жукова, Пабло Пикассо, Рокуэла Кента...

— Тут вот письмо пришло насчёт тверских пушкинских мест — на моё имя, — сказал Полевой. — Но это — больше по вашей части. Поглядите, Алёша, и если нужно — пригласите автора к нам. А то и сами махните в родные места.

Я взял увесистый конверт, рядом с которым лежала прекрасно изданная книга со знакомым, хотя и латинским шрифтом напечатанным именем.

— Откуда, Борис Николаевич? — спросил я.

— Не поверите, старик, из Анголы! Напечатали мою «Повесть о настоящем человеке» на португальском.

— Какое же это по счёту издание? — спросил я.

— Ну я статистики не веду. Знаю, вот, что в Польше вышло двадцать изданий. — Да что я вам говорю: мы же вместе с юниорами (так он называл всех нас, кто с ним работал, — А.П.) обмывали это событие в Доме литераторов. Помните?

Я помнил, потому что каждая новая книга нашего БН, как звали его в «Юности», была радостным событием для всей редакции.

И ещё я вспомнил, листая в кабинете Полевого его «ангольского» Мересьева, как встретился с этим легендарным лётчиком ещё мальчишкой в селе, затерянном среди дальневосточных сопок, заваленных снегом. Вспомнил и неожиданно для себя рассказал ему о Павло-Фёдоровке, друге моём Коле Ирлике, книжке в обёртке

из газеты «Правда», тряском кузове попутки, где трудно было читать, потому что строчки прыгали перед глазами... Он долго молча смотрел на меня и в его взгляде не было всегдашней слегка ироничной усмешки. Потом встал, прошёлся по кабинету, подошёл ко мне и сказал:

— Мне бы нужно было сейчас подарить вам, Алёша, ту самую книжку. Но у меня её нет. А «ангольскую» дарить неловко.

— Почему? — спросил я.

Глаза его уже снова лучились доброй улыбкой:

— Да ведь вы, старик, вероятно, не очень хорошо знаете португальский.

И оба мы рассмеялись, разрядив пафосную атмосферу, вызванную моим рассказом о событиях тридцатитрёхлетней давности.

Потом он подошёл к секретеру, где на полках стояли его книги и подаренные ему, стал перебирать их. А я подумал: если бы он решил подарить первое издание своей «Повести о настоящем человеке» послевоенным мальчишкам и девчонкам, зачитывавшимся эпопеей о безногом лётчике, ему понадобилось бы несколько десятков миллионов экземпляров: эта книга была самой любимой и желанной в каждом советском доме.

Между тем Борис Николаевич нашёл то, что искал, и вернувшись к своему столу, сел, раскрыл принесённую им книгу, достал неизменный свой зелёный фломастер, начертал на титуле несколько строчек и протянул мне со словами:

— Это вам взамен той, первой, моя последняя...

2008-й год...

Она лежит на моём столе — эта последняя в его жизни книга: «Самые памятные. История моих репортажей». Вот что написал на её титульном листе Борис Николаевич 20 апреля 1980 года:

«Алёше Пьянову на память и с благодарностью за первую добрую статью об этой книге. С приветом от старого тверского козла.

Б. Полевой».

Сейчас, в год столетия со дня рождения нашего замечательного земляка, блистательного журналиста и публициста, действительно народного писателя, особым смыслом наполняются слова, что в его книгах и на их титульных листах. Книгах, над которыми не властно время. Ибо это книги о настоящих людях огромной и горячо любимой им страны, о верности Родине, преданности делу, их большой душе и горячему сердцу. Но это — книги и о нём, замечательном сыне России, тверяке, никогда не забывавшем свою малую родину.

Их много, этих книг. Назову лишь некоторые: «Горячий цех» и «Доктор Вера», «Глубокий тыл» и «Золото», «На диком бреге» и «Анюта», «Полководец» и «Силуэты», «В конце концов» и «Сокрушение «Тайфуна», «Саянские записи» и «По белу свету», «Созидатели морей» и «Мы советские люди»...

Но судьбоносной для Полевого стала «Повесть о настоящем человеке». Вероятно потому был так огромен её успех, так животворна сила писательского слова, что ему удалось запечатлеть в образах простых и ясных, в людях близких каждому из нас, «мгновение нашей истории, мгновение одной человеческой жизни в её духовной кульминации». (П. Николаев). И она, эта книга, и через десятилетия не потерявшая читательской любви и значимости своей, по праву стала в ряд классических произведений этого жанра, которыми была так богата советская литература, с «Железным потоком» Серафимовича, «Чапаевым» Фурманова, «Как закалялась сталь» Островского, «Молодой гвардии» Фадеева...

Он писал свою главную книгу в необычное время и в необычных условиях. Шёл первый мирный год после страшной войны. Борис Полевой представлял газету

«Правда» на Международном трибунале в Нюрнберге. Дни напряжённой работы в зале суда над нацистскими преступниками, ночи — над повестью, которая была задумана ещё несколько лет назад, когда в его фронтовом блокноте появилось имя лётчика Алексея Маресьева.

Рукопись была закончена в несколько недель: спешил завершить ко дню рождения жены («Обещал Юле, надо было держать слово...»).

В конце лета «Повесть о настоящем человеке» начал публиковать счастливый для Полевого журнал «Октябрь»: там была напечатана его первая — тверская — повесть «Горячий цех», определившая его писательскую судьбу. За очередным номером журнала с «Повестью...» выстраивались очереди у газетных киосков. Вскоре издательство «Правда» выпустило её книгой. Разрушенная войной, полуголодная, но счастливая своей победой, верой в будущее страна взахлёб читала об одном из тех героев, кто своим подвигом, жизнью своей принёс эту победу, укрепил эту неистребимую веру и верность.

В 1948 году «Повесть о настоящем человеке»была отмечена Государственной премией СССР. Потом был фильм, пьеса, прошедшая по десяткам театров. И даже опера, которую написал Сергей Прокофьев.

Об этом невероятном, фантастическом успехе книги точно и убедительно сказала биограф Бориса Полевого, известный критик и литературовед Надежда Железно-ва в одном из последних изданий «Повести о настоящем человеке»:

«...Алексей Мересьев, вошедший в нашу литературу в первый послевоенный год, сумел реально помочь многим тысячам инвалидов войны вернуться к жизни, ощутить себя полноценным членом общества. Вряд ли какая-то иная книга тех лет имела такой непосредственный жизненный эффект, такое прямое приложение к поведению массы людей. Судьба Мересьева являла собой частицу судьбы народа. Он, молодой лётчик, был похож на многих... И потому его победа над смертью и недугом в повести Полевого обрела обобщающий смысл, вылившись в повествование о народной победе в той великой народной войне».

Правоту этих слов подтверждают уникальные даже для нашей литературы цифры: по данным Всесоюзной книжной палаты «Повесть о настоящем человеке» на 1 января 1990 года выдержала 229 изданий, общим тиражом 36 миллионов 876 тысяч экземпляров на 52 языках народов мира.

Я не знаю, каким по счёту будет это, тверское, издание «Повести...» Но не сомневаюсь, что будет оно необычным и не затеряется среди сотен других. Ибо вышло в год столетнего юбилея нашего земляка и воспроизвело книгу, напечатанную впервые шестьдесят лет назад. Тот самый её экземпляр, который Борис Николаевич подарил, как и обещал, своей жене Юлии Осиповне. И книжку эту переделали для переиздания их дочь Елена Борисовна и внучка Анастасия.

Вот какой уникальный подарок получат тверяки в память о юбилее нашего замечательного земляка, за что скажем искреннее спасибо Ассоциации Тверских землячеств и лично Вячеславу Николаевичу Кудрявцеву, который и явился инициатором замечательного этого предприятия.

Выражаю искреннюю благодарность за активную помощь в создании этой книги Администрации Тверской области и Администрации города Твери

...Звёздная книга Бориса Полевого. Он обещал, садясь за рукопись, подарить её самому близкому для него человеку. А подарил всем нам.

Алексей Пьянов
Переделкино. Февраль 2008

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Звёзды ещё сверкали, остро и холодно, но небо на востоке уже стало светлеть. Деревья понемногу выступали из тьмы. Вдруг по вершинам их прошёлся сильный и свежий ветер. Лес сразу ожил, зашумел полнозвучно и звонко. Тревожным, свистящим шёпотом перекликнулись между собой столетние сосны, и сухой иней с мягким шелестом полился с потревоженных ветвей.

Ветер стих внезапно, как и налетел. Деревья снова застыли в холодном оцепенении. Сразу стали слышны все предутренние лесные звуки: жадная грызня волков на соседней поляне, осторожное тявканье лисиц и первые, ещё неуверенные удары проснувшегося дятла, раздававшиеся в тишине леса так музыкально, будто долбил он не древесный ствол, а полое тело скрипки.

Снова порывисто шумнул ветер в тяжёлой хвое сосновых вершин. Последние звёзды тихо погасли в посветлевшем небе. Само небо уплотнилось и сузилось. Лес, окончательно стряхнувший с себя остатки ночного мрака, вставал во всём своём зелёном величии. По тому, как, побагровев, засветились курчавые головы сосен и острые шпили елей, угадывалось, что поднялось солнце и что занявшийся день обещает быть ясным, морозным, ядрёным.

Стало совсем светло. Волки ушли в лесные чащобы переваривать ночную добычу, убралась с поляны лисица, оставив на снегу кружевной, хитро запутанный след. Старый лес зашумел ровно, неумолчно. Только птичья возня, стук дятла, весёлое цвиканье стрелявших меж ветвей жёлтеньких синиц да жадный сухой кряк соек разнообразили этот тягучий, тревожный и грустный, мягкими волнами перекатывающийся шум.

Сорока, чистившая на ветке ольховника чёрный острый клюв, вдруг повернула голову набок, прислушалась, присела, готовая сорваться и улететь. Тревожно хрустели сучья. Кто-то большой, сильный шёл сквозь лес, не разбирая дороги. Затрещали кусты, заметались вершины молоденьких сосёнок, заскрипел, оседая, наст. Сорока вскрикнула и, распустив хвост, похожий на оперение стрелы, по прямой полетела прочь.

Из припудренной утренним инеем хвои высунулась длинная бурая морда, увенчанная тяжёлыми ветвистыми рогами. Испуганные глаза осмотрели огромную поляну. Розовые замшевые ноздри, извергавшие горячий парок встревоженного дыхания, судорожно задвигались.

Старый лось застыл в сосняке, как изваяние. Лишь клочковатая шкура нервно передёргивалась на спине. Настороженные уши ловили каждый звук, и слух его был так остёр, что слышал зверь, как короед точит древесину, прокладывая ход под корой сосны. Но даже и эти чуткие уши не слышали в лесу ничего, кроме птичьей трескотни, стука дятла и ровного звона сосновых вершин.

Слух успокаивал, но обоняние предупреждало об опасности. К свежему аромату талого снега примешивались острые, тяжёлые и опасные запахи, чуждые этому дремучему лесу. Чёрные печальные глаза зверя увидели на ослепительной чешуе наста тёмные фигуры. Не шевелясь, он весь напружился, готовый сделать прыжок в чащу. Но люди не двигались. Они лежали в снегу густо, местами друг на друге. Их было очень много, но ни один из них не двигался и не нарушал девственной тишины. Возле возвышались вросшие в сугробы какие-то чудовища. Они-то и источали острые и тревожные запахи.

Испуганно кося глазом, стоял на опушке лось, не понимая, что же случилось со всем этим стадом тихих,) неподвижных и совсем не опасных с виду людей.

Внимание его привлёк звук, послышавшийся сверху. Зверь вздрогнул, кожа на спине его передёрнулась, задние ноги ещё больше поджались.

Однако звук был тоже не страшный. Будто несколько майских жуков, басовито гудя, кружились в листве зацветающей берёзы. И к гуденью их примешивался порой частый, короткий треск, похожий на вечерний скрип дергача на болоте.

А вот и сами эти жуки. Сверкая крыльями, танцуют они в голубом морозном воздухе. Снова и снова скрипнул в вышине дергач. Один из жуков, не складывая крыльев, метнулся вниз. Остальные опять затанцевали в небесной лазури. Зверь распустил напряжённые мускулы, вышел на поляну, лизнул наст, кося глазом на небо. И вдруг ещё один жук отвалил от танцевавшего в воздухе роя и, оставляя за собой большой пышный хвост, понёсся прямо к поляне. Он рос так быстро, что лось едва успел сделать прыжок в кусты, как что-то громадное, более страшное, чем внезапный порыв осенней бури, ударило по вершинам сосен и брякнулось о землю так, что весь лес загудел, застонал. Эхо понеслось над деревьями, опережая лося, рванувшегося во весь дух в чащу.

Увязло в гуще зелёной хвои эхо. Сверкая и искрясь, осыпался иней с древесных вершин, сбитых падением самолёта. Тишина, тягучая и властная, вновь овладела лесом. И в ней отчетливо послышалось, как простонал человек и как тяжело захрустел наст под ногами медведя, которого необычный гул и треск выгнали из леса на полянку.

Медведь был велик, стар и космат. Неопрятная шерсть бурыми клочьями торчала на его впалых боках, сосульками свисала с тощего, поджарого зада. В этих краях с осени бушевала война. Она проникла даже сюда, в заповедную глушь, куда раньше, и то не часто, заходили только лесники да охотники. Грохот близкого боя ещё осенью поднял медведя из берлоги, нарушив его зимнюю спячку, и вот теперь, голодный и злой, бродил он по лесу, не зная покоя.

Медведь остановился на опушке, там, где только что стоял лось. Понюхал его свежие, вкусно пахнущие следы, тяжело и жадно задышал впалыми боками, прислушался. Лось ушёл, зато рядом раздавался звук, производимый каким-то живым и, вероятно, слабым существом. Шерсть поднялась на загривке зверя. Он вытянул морду. И снова этот жалобный звук чуть слышно донёсся с опушки.

Медленно, осторожно ступая мягкими лапами, под которыми с визгом проваливался сухой и крепкий наст, зверь направился к неподвижной, вбитой в снег человеческой фигуре...